РОЛЬ СТРОГАНОВЫХ В ОРГАНИЗАЦИИ ЭКСПЕДИЦИИ

Глава III

ТРИ ГОДА В СИБИРИ

ПРИСОЕДИНЕНИЕ СИБИРИ К РОССИИ

Источники, повествующие о пребывании ка­заков в Сибири, скудны и противоречивы. Использовать их можно лишь после тщательной и всесторонней про­верки. Тобольские ветераны, чьи воспоминания легли в основу Синодика ермаковым казакам, упомянули о двух эпизодах, имевших место вскоре после их вступления в Кашлык. «Тое же зимы», значится в Синодике, у каза­ков был бой с татарами под Абалаком «декабря в 5 день»; «тое же зимы» татары избили казаков, направлявшихся на рыбалку под Абалак «декабря в 5 день».

В ранней Тобольской летописи, также опиравшейся на показания ермаковцев, эти два эпизода изложены в иной последовательности.

Первое зимовье в Сибири было особенно трудным. Чтобы иметь пропитание, русские пытались наладить рыбный промысел. 5 декабря «дружина Ермака», как по­вествует летопись, отправилась на оз. Абалак. Царевич Маметкул «со многими людьми» подстерег рыболовов, напал на их станы и истребил всех до единого. Узнав об этом, Ермак бросился в погоню за Маметкулом и в упорном бою разгромил его войско.

Летописец не упомянул о том, что артель рыболовов возглавлял Богдан Брязга, однако в архиепископском Синодике ранней редакции это имя было названо. По­годинский летописец воспроизвел Есиповскую летопись, сделав исключительно важное дополнение к ее тексту. Он записал, что избитую на Абалаке казачью станицу возглавлял «есаул казачей имянем Брюзга».

В Синодике Брязга фигурировал без обозначения чина. В летописи С. Есипова все имена были опущены. Погодинский летописец не имел под руками раннего Си­нодика, а следовательно, сведения об имени и чипе по­гибшего казака он почерпнул из «архива» Ермака. В ар­хивных документах он нашел и своеобразную транскрип­цию имени Брязги — «Брюзга».

В воспоминаниях тобольских казаков вырисовывается весьма сбивчивая хронология. Возникает вопрос, в самом ли деле бой с Маметкулом на Абалаке имел место в дни первой зимовки казаков в Сибири? По данным Кунгурской летописи, Брязга благополучно пережили зиму и весною — летом возглавил поход казаков на Обь.

Документы из «архива» Ермака обнаруживают недо­стоверность последней версии. Не позднее лета 1583 г. Ермак отправил на Русь гонцов с письмом, в котором сообщал о разгроме сначала Кучума с детьми, а затем Маметкула: «...сибирского царя Кучюма и с его детми... и с его вой победита и брата царя Кучюмова царе­вича Маметкула розбиша же...». Приведенные строки следует рассматривать как прямое указание на битву при Абалаке. Эти данные повышают достоверность пока­заний тобольских ветеранов о битве 5 декабря 1582.

Тобольский летописец С. Есипов подчеркивал, что под Абалаком имела место не мелкая стычка, а «брань велия на мног час». Строгановский летописец также описывал это столкновение как крупную битву, прекратившуюся лишь с наступлением ночи.

О масштабах сражения говорят потери, понесенные отрядом Ермака. В Синодике можно прочесть следую­щую запись: «Тое же зимы бысть бой с нечестивыми под Обалаком декабря в 5 день, и на том деле убиенным Сергею, Ивану, Андрею, Тимофею и с их дружиною веч­ная память средняя». Помимо названных лиц на Аба­лаке погибли Богдан Брязга, Окул, Иван и Карчига. Тобольские казаки припомнили имена примерно десятой части товарищей, погибших в сибирском походе. Всего они назвали 37 чел., 8 из которых были жертвами столк­новений на Абалаке.

Ряд подробностей битвы сообщают документы По­сольского приказа, составленные после прибытия в Москву Черкаса Александрова. Под ударами казаков, читаем в наказе посольских дьяков 1585 г., «сибирский парь Кучум убелгал в поле», после чего «племянник Кучумов Маметкул-царевич, собрався с людми, прихо­дил в Сибирь на государевы люди, и государевы люди тех всех людей, которые были с ним — болше десяти ты­сяч — побили...»

Сведения о наличии у Маметкула 10 тыс. воинов сле­дует признать преувеличенными. Но сомневаться в том, что на стороне татар был огромный численный перевес, не приходится. Следует иметь в виду, что ко времени битвы на Абалаке в Сибирь вернулись войска, ранее направленные Кучумом в Пермский край.

В то время, как Ермак стремительно продвигался из Чусовских городков к Кашлыку, царевич Алей с многочисленными отрядами ушел к Чердыни и завязал там бои с воеводой В. Пелепелицыным. В итоге Ален вернул­ся на Иртыш на несколько недель позлее, чем туда при­были казаки. Отряд Алея понес потери. Воины были утомлены длительным походом, и Кучум, возможно, дал им отдохнуть, прежде чем послал в составе войска Ма­меткула против Ермака.

В случае успеха Маметкул рассчитывал полностью изгнать русских из ханской столицы. Уничтоясение ста­ницы Брязги на Абалаке должно было послужить пре­людией для последующего наступления на Кашлык.

Кашлык располагался всего в 15 верстах от Абалака. Городище имело сильные естественные укрепления. Оно располагалось на высоком обрыве у самого Иртыша. Его окружали земляные валы. Но Ермак понимал, что побе­ду ему мои;ет принести только наступление.

Судя по потерям в казачьем отряде, сражение па Абалаке носило исключительно упорный характер. В ус­ловиях суровой зимы казаки лишены были возможности использовать свои подвижные струги для маневров. Тем не менее они победили большую татарскую рать. Собы­тия на Абалаке мало походили на то, что произошло на Чувашевом мысу. На этот раз ни о пленении Маметкула, ни о панике в его войске не было и речи. Бой был кро­вопролитным. Казакам надо было победить либо умереть. И они выстояли.

Победа горстки пеших казаков над объединенными силами Сибирского ханства объясняется как чисто воен­ными, так и моральным факторами. В первом столкнове­нии с воинами Алея на Чусовой, а затем в бою на Чувашевом мысу Ермак нанес противнику столь мощный удар, что татары долго не могли оправиться от него пси­хологически. Не занятие Кашлыка, а победа под Абалаком определила успех экспедиции Ермака.

Овладение «царствующим градом» Сибирского хан­ства и разгром войска Маметкула поставили казаков ли­цом к лицу с проблемой организации управления краем. Ничто не мешало Ермаку учредить в Сибири порядок, отвечавший вековечной мечте народа о воле. Вместо это­го казаки стали править именем царя, привели к присяге на государево имя и обложили местное население госу­даревым налогом — ясаком. Как объяснить столь неожи­данный поворот событий?

Ермак и его атаманы имели большой военный опыт и понимали, что им не удержать Сибирь без прямой под­держки со стороны вооруженных сил Русского государ­ства. Приняв решение о присоединении Сибири, они не­медленно запросили Москву о помощи, что определило все их последующие шаги.

Неправильно было бы думать, будто Ермак руковод­ствовался только военными соображениями. Он и его по­мощники многие годы несли службу в государевых пол­ках. Возвращение на царскую службу казалось им луч­шим выходом из создавшегося положения. Но помимо ермаковцев в экспедиции участвовали также «воровские» казаки, поставленные царским указом вне закона. Для них обращение к Ивану IV сопряжено было с опреде­ленными коллизиями. Дух социального протеста издавна жил в среде вольного, и особенно «воровского» (по тер­минологии царской администрации), казачества. Однако сознание угнетенных и обездоленных людей имело свои особенности. Они склонны были винить в своих бедах лихих бояр и приказных, притеснявших их, по не пра­вославного батюшку-царя, стоявшего на недоступной вы­соте. Наивные царистские иллюзии не покидали народ ни в пору успехов, ни в пору бедствий, обрушившихся на страну в конце Ливонской войны.

Иван IV пролил немало крови подданных. Он навлек на свою голову проклятия знати. Но ни казни, ни пора­жения не могли уничтожить его популярность, приобре­тенную в годы «казанского взятия» и реформ. В фольк­лоре Иван IV остался Грозным, но справедливым госу­дарем. Причиной такой оценки было, возможно, то, что он был последним царем, при котором народные массы — феодально-зависимые крестьяне — не утратили права вы­хода в Юрьев день и не превратились в крепостных. По­пулярности Грозного способствовало и то, что он, казня бояр, имел обыкновение всенародно объявлять их вину и обращаться к толпе за одобрением. По временам царь публично наказывал и приказных, уличенных во взят­ках и мошенничестве.

Решение ермаковцев обратиться в Москву свидетель­ствовало о личной популярности Ивана IV как среди служилых, так в известной мере и среди «воровских» казаков. Некоторые из объявленных вне закона атаманов рассчитывали «сибирской войной» покрыть свою прош­лую вину.

Кучум после поражения откочевал на юг. Северные пределы его «царства» остались без защиты. Туда и устремились казаки, с тем чтобы обложить население ясаком и привести его к шерти. Этот эпизод получил отраженно в следующей записи Синодика: «... воеваше по Иртышу и по великой Оби их нечестивые улусы и го­родки, татарские и остяцкия, до Назима воеваше, и Па­зим городок остяцкой взяша со князком их и со многими их остяками поплеппша и в плен поимаша. И на тех делех в хождении ермаковым товарищем... Тимофею, Ивану, Анане, Аицыфору, Ивану, Григорию, Андрею, Алексею, Никону, Михаилу, Титу ин, Феодору, Ивану, Артемия, Логину и прочей дружине их...»

Тобольские ветераны смогли припомнить, как уже сказано, 37 погибших ермаковцев. Из них 15 будто бы погибли во время назымского похода. Это трудно объяс­нить. На Нижнем Иртыше и на Оби обитало сравнитель­но редкое население, и там не было большой татарской армии, а, следовательно, поход на Обь не мог сопровож­даться большими потерями. Об этом свидетельствуют, прямо или косвенно, другие источники — Есиповская ле­топись и кунгурские «сказы». С. Есипов, имевший воз­можность беседовать с ермаковцами, записал в своей ле­тописи, что казаки бесстрашно ходили по Сибирской зем­ле, «воевали» многие городки и улусы по Иртышу и Оби, взяли Назымской городок «со князем их и со всем богатством, возврати же ся во град Сибирь с радостию великою и корыстию». Автор кунгурских «сказов» отме­тил: «А коп бон и были по дороге на низ пловучи, и тех всех описать трудно подробну: вой убитых лет, а ране­ных кажной (бой) многаи».

Противоречие источников объясняется, по-видимому, тем, что дьяки Киприана подвергли воспоминания то­больских казаков определенной обработке, прежде чем включили их в текст Синодика. Ради удобств поминания они разбили текст по «летам» на несколько рубрик. В первую рубрику записали тех, кто был убит под Кашлыком и на Абалаке, в две последние — тех, кто погиб вместе с Иваном Кольцом, а затем — с Ермаком. Всех же, кто не попал в указанные рубрики («лета»), они от­несли во второй раздел, основанный на воспоминаниях казаков об их «хождении» по Сибири. Так возник вну­шительный перечень, включавший потерн отряда, начи­ная с битвы под Абалаком и до смерти Ивана Кольца. Возможно, в этот список попали не только убитые в бою. Рассказ о «хождении» заканчивался словами: «постра­давшим и избиенным и всячески нужно скончавшимся от нечестивых вечная память средняя».

Уже после составления Синодика его текст был по­полнен новыми сведениями. К перечню имен казаков, погибших в назымском походе, кто-то сделал приписку: «отоману Никите». Данные о гибели атамана Никиты Папа подтверждены Строгановским летописцем. «...И в том хожении,— записал летописец,— ногайци убиша под городки своими па приступе атамана Ни­киту Пана...»

Атаман не мог погибнуть сразу под несколькими го­родками. Очевидно, летописец не знал в точности, в ка­ком походе и в какой местности погиб Пап.

Речи тобольских ветеранов, записанные 40 лет спустя после похода, припадлежат к числу сравнительно позд­них источников, не говоря уже о кунгурских «сказах» в записи и обработке С. Ремезова. Поэтому взаимная про­верка этих источников сопряжена с трудностями. Сог­ласно «сказам», ясашный поход на Обь будто бы возглав­лял «пятидесятник» Богдан Брязга. Показания тоболь­ских ветеранов о Богдане Брязге сбивчивы и противо­речивы. По их словам, он погиб то ли под Башлыком, то ли на Абалаке. Если они не ошиблись, и Брязга в самом деле погиб в первые недели экспедиции, то тогда придется признать, что он никак не мог возглавить поход на Обь, имевший место после битвы на Абалаке.

В Синодике записано, что во время своего «хожде­ния» казаки воевали по Иртышу и по Великой Оби «до Пазима». Надо иметь в виду, что составители Синодика, используя воспоминания тобольских ветеранов, по-своему интерпретировали их. Указание на взятие «Пазима го­родка остяцкого» они поняли так, что казаки достигла р. Назым, впадавшей в Обь значительно выше устья Ир­тыша. В некоторых списках летописи слово «Назим» ока­залось замененным словом «Казым». Река Казым так­же является притоком Оби, но впадает в Обь с севера, на очень большом расстоянии от устья Иртыша и Назыма. Наименование «Казым», очевидно, возникло в ре­зультате ошибки переписчика и его следует отвести как вторичное.

Вопрос о Назыме и его местоположении не является таким простым, каким кажется на первый взгляд. Дело в том, что на Иртыше и Оби было несколько волостей с таким названием. A XVIII в. Г. Ф. Миллер посетил Лебауцкие юрты на Иртыше и записал рассказы хаитов о том, что в древности эти юрты назывались Нозинг-ях или Назым-ях, а по-татарски — Назым-аул, по имени давнего князька. Еще в 1598 г. в Назыме на Иртыше жил князек Лебаут. Со временем Пазымский городок утратил старое название и стал называться по имени этого князька. По данным П. Спафарпя, плававшего по Иртышу в 1675 г., Лебаут был самым первым хаитским поселением, которое он повстречал во время плавания из Тобольска вниз по Иртышу. Лебаут (Пазым) распо­лагался в 103 верстах от Кашлыка.

В какой же из Назымскнх волостей побывали казаки? За Обью или в окрестностях Кашлыка? Фрагменты «ар­хива» Ермака позволяют ответить на этот вопрос с пол­ной определенностью. Погодинский летописец, переписав рассказ о «хождении» из Есиповской летописи, пометил, что во время похода на Иртыш и Обь казаки взяли Па­зымский городок «на Иртыше реке».

Итак, казаки запомнили Назым не потому, что это был крайний северный пункт их продвижения на Оби, а потому, что он был самым первым хантским поселе­нием, которое они встретили на своем пути из Кашлыка на Обь. Судя по ясашным книгам начала XVII в., Назымская волость на Иртыше имела более многочисленное население, чем другие, располагавшиеся по соседству. Так, в Аремзяпской волости числилось всего 17 ясашных людей, в двух Верхие-Демьянских волостях — 14, в го­родке Демьяне — 37, тогда как в Назыме — 60. Неуди­вительно, что казаки сохранили воспоминание о плене­нии назымского князька.

Определенно известно, что казаки привели к шерти некоторые прииртышские племена в первые полгода своего пребывания в Сибири. Об этом они сообщили ца­рю не позднее лета — осени 1583 г. Известно такнсе, что они совершили поход на Иртыш и Обь. Кунгурскпе «сказы» могут служить не более чем иллюстрацией к этим строго установленным историческим фактам.

Вкратце содержание «сказа» о ясашном походе на Обь сводится к следующему. Едва кончилось первое зи­мовье в Сибири, Ермак послал вниз по Иртышу в Демьянские и Назымские городки 50 казаков во главе с Брязгой. Казаки должны были собрать там ясак «вдоволь розкладом поголовно». На пути отряду пришлось выдер­нуть бой с татарами.

Татарские улусы окружали Кашлык со всех сторон. Татары служили главной опорой ханской власти. Они оказали упорное сопротивление ермаковцам, и те обру­шили на их голову грозу. Взяв с боя «крепкий татарский городок» на р. Аремзянке, казачий предводитель учинил расправу над «лучшими» татарскими «мергенями», чтобы навести страх на прочие улусы. Соседняя Надцынская волость была занята без сопротивления, зато в Туртасской волости казакам пришлось «учинить бой». Стычка была недолгой. За р. Туртаской располагалась Назымская волость. Здесь кончались татарские улусы и начи­нались хантские поселения. В заголовке «сказа» упоми­налось о том, что Ермак послал казаков в Демьянские и Назымские городки. Однако в тексте о взятии Назыма и пленении местного князька не говорилось пи слова. Не объясняется ли это тем, что во времена С. Ремезова Назым утратил старое название и пришел в упадок?

Зимним путем по Иртышу конный отряд казаков до­брался до устья Демьянки. Там располагался юрт союз­ника Ермака князька Бояра, который одним из первых стал помогать русским. В XVII в. сыновья и внуки Боя­ра числились «лучшими» людьми и жили на своих юр­тах. С. Ремезов пометил на своих картах близ устья Демьяики — «Бояровы юрты». Выше княжества Бояра располагались Верх-Демьянские волости — владения «большого» князька Демьяна, относивше­гося к русским враждебно.

Г. Ф. Миллер тщетно искал в устье Демьянки следы старого «неприступного городка», будто бы взятого каза­ками. По его предположению русские осаяадали скорее всего урочище Роман, расположенное на Иртыше в 30 верстах ниже устья Демьянки. Против урочища на­ходилась огромная гора, на вершине которой видны бы­ли остатки древних укреплений. Название урочища «Ро­ман» находит аналогию в «сказах». Согласно этому ис­точнику, на помощь «зборному» (т. е. собравшему по­мощь со всех сторон) княжцу Демаяну прибыл вогульский князек Роман Славный. Ближе всего к Демьянке располагались владения кондипскпх князьков (Конда впадает в Иртыш ниже устья Демьянки). Боль­шая и Малая Конда входили в состав Пелымского кня­жества. Примечательно, что Роман уже после взятия городка бежал со всем своим родом вверх по Конде «к Пелыми».

Для обороны от казаков в урочище собралось будто бы до 2 тыс. вогуличей, остяков и татар. Если верно предположение об участии в войне кондипских князьков, то даже и в этом случае следует признать эту цифру весьма преувеличенной. По данным на начало XVII в., в Демьянских волостях, в Малой Конде, Нарыме, Цыньяле и Назыме числилось немногим более 140 взрослых мужчин, плативших ясак. В Большой и Малой Конде вместе взятых в тот Же период было до 250 ясашных людей.

Позиции, занятые татарами, хантами и манси, были неприступными. Три дня стояли казаки под горой и не могли взять «город их велик и крепок». Некоторые пред­лагали отступить. Но по здравому размышлению решили биться до конца ввиду того, что «се распутища ходу и голод близок». Наступила самая трудная пора после пер­вого зимовья Ермака в Сибири. С Аремзяики казаки послали в Кашлык запас хлеба и рыбы, но его хватило ненадолго. Надвигался голод. Отряд не мог вернуться в Кашлык без припасов п ясака. К тому же его передви­жения затрудняла наступившая весенняя распутица. Близился ледоход.

Казаки решили в последний раз попытать счастье, и на этот раз штурм удался. «Неприступный городок» пал. Некоторые князьки, в их числе, вероятно, и Демьян, «раз-бегошася с роды в домы своя». Но «лучший» вогульский князёк Роман, видимо, попал в плен к казакам. Именно так можно понять следующий текст «сказа»: «иных кня­зей Романа Славнаго и ту в городке шертовали и есак взяли и весповали...»

Сведения об обложении ясаком владений Романа на­ходят аналогию в предании, записанном в XVIII в. Сог­ласно преданию, Ермак наложил на Конду большую дань, которую местные вогуличи заплатили из казны своего святилища «наследием отец и праотец». По «сказам», Роман Славный хотя и шертовал Ермаку и заплатил ясак, но позя:е изменил присяге и бежал в пределы Пелымского княжества.

В занятом городище отряд казаков оставался до тех пор, пока Иртыш не очистился ото льда. Ледоход на Ир­тыше приходится на апрель. В ширину река имеет в тех местах не менее километра, а в пору весеннего поло­водья заливает берега на 5—15 км. Уровень воды под­нимается па несколько метров. Правый берег Иртыша высок и обрывист. Береговая полоса заросла густыми лесами. Казаки напита тут в изобилии материал для строительства судов. Построив несколько «легких» стру­гов, они отправились в плавание вниз по Иртышу.

Местные племена знали о появлении чужеземцев, но ждали их много позже. На берегах Рачи, притока Ирты­ша, они собрались для жертвоприношений. Шаманы обо­шли все окрестные юрты, собрали многочисленные дары и как раз завершили приготовления к пиршеству. Встре­ча была неожиданной как для казаков, так и для хантов. Пока казаки разворачивали струги и высаживались, бе­per опустел. Ханты попрятались в частый ельник. Подле священной рощи остались только жертвепные животные.

Казаки оставались на Раче целые сутки, рассчитывая, что ханты вернутся на берег, но напрасно. Весть о появ­лении в святилище чужеземцев распространилась по всей округе. Шаманы призывали богов истребить при­шельцев. Старейшины и воины племени решили устроить засаду в теснинах ниже устья Рачи. Там, где Иртыш подходил к обрыву Цыпгальской горы, они устроили за­вал, сбросив в реку несколько высоких деревьев. Когда течение стремительно вынесло казачьи струги из-за по­ворота и почти вплотную прибило их к обрыву, ханты показались из укрытия и стали «хапать» лодки крюка­ми. Неожиданное нападение вызвало минутное замеша­тельство среди казаков. Но затем они, бросив весла, схватились за пищали и дали залп с обоих бортов. «Крючники» тотчас бросились наутек. За поворотом реки казаки нашли покинутый воинами городок. Женщины и дети в страхе бегали по опустевшему урочищу. Когда наступил вечер, мужчины племени стали собираться в городке «един по единому, оглядываясь». Тут они убе­дились в том, что казаки «не бьют жен их и детей».

Предводитель отряда оставил в покое тех, кто участ­вовал в нападении на струги, не причинив им ни малей­шего вреда.

От Нарымского городка, как повествуют «сказы», отряд двинулся вниз по Иртышу, «до Колпуховы волости и сотника их и молбища их шейтанскаго». Упоминание о «сотнике» в Колпуховской волости позволило С. В. Бах­рушину высказать предположение, что на территории Сибирского ханства население делилось на «сотни» и что эта древняя военно-административная организация была введена завоевателями — татарами. Каждая «сотутя» со­стояла из одного, двух или более юртов, а число жите­лей в «сотне» колебалось в разных местностях от 15 до 60 чел. Сотники, по предположению С. В. Бахрушина, были потомками родовых старейшин п доллсность их была наследственной. В XVII в. им поручали сбор яса­ка. Наличие сотника в Колпуховской волости подтверж­дается картами С. Ремезова, на которых занесено посе­ление Сотниковское.

Неподалеку от Сотйикова находилось мольбище хантов. Казаки бились тут почти три часа, прежде чем пре­одолели сопротивление жителей. В районе Колпухова городка предводитель отряда собрал ясак «з боем и без боя».

Затем казаки вступили во владения князька Самара. Среди хантских волостей Самарова была одной из самых крупных, во всяком случае она превосходила Назымскую. Ее описание можно встретить в ясашных книгах начала XVII в.: «Волость Белогорская, а в ней лутчей.человек Байбалак Самаров с товарищами 72 человека...» Байбалак Самаров был, очевидно, сыном князька Самара.

Князек Самар пользовался большим влиянием в ок­руге, поскольку в его волости располагалось едва ли не самое знаменитое у хантов святилище. Благодаря этому в минуту опасности па помощь ему пришли 8 других хантских князьков. Рядом с поселением Самара распо­лагалось укрепленное городище, служившее убежищем для его семьи в случае войны. По словам Г. Ф. Миллера, урочище находилось на вершине 60—80-метровой горы, почти отвесно спускавшейся к реке. Позиция была неприступной. Но площадка на вершине была весьма невелика: не более 20 м в поперечнике. Г. Ф. Миллер ви­дел там остатки двух хантских жилищ — землянок. Самар, его союзники и воины не могли разместиться в урочище и ночевали в юртах.

Казачья флотилия подошла к хантскому поселению на заре. Через протоку (позже она получила название Казенной) струги подошли вплотную к юртам. Хантские воины беспечно спали на карауле. Разбуженные выстре­лами, они разбежались. Самар и часть его приближенных погибли в стычке. Казаки провели в городке неделю. Большинство жителей покинули юрты и укрылись в раз­ных местах. Оставшиеся принесли ясак «с поклоном».

В ходе ясашного похода на Обь ермаковцы нашли себе союзников, в лице кодских хантов. По территории Кода далеко превосходила волости, располагавшиеся на Нижнем Иртыше. Большое племя, обитавшее на Коде, распадалось на роды. Им соответствовали 12 городков, каждый имел свою тамгу. У трех городков была тамга с изображением птиц, у других — оленя, стрелы и пр.

Когда к казакам явился «большой» кодский князь Алачей, те объявили о передаче ему власти над всей ок­ругой: «постави князя болшего Алачея болшим, яко бо­гата суща, и отпусти со своими честно». В качестве со­юзников России наследники Алачея продолжали владеть Кодой вплоть до середины XVII в. Десять лет спустя после похода Ермака царь Федор пожаловал за верпую службу Алачеева сына Игичея и его двоюродного брата двумя волостками со всеми угодьями и ясаком. Князьки собирали здесь ясак и несли военную службу. По описи 1631 г., в пределах Кодского «княжества» жило около 600 чел. мужского пола.

На земле хантов казакам открылся неведомый мир, перенесший их в совсем иную историческую эпоху. Здесь люди не обрабатывали землю и кормились почти исклю­чительно рыбной ловлей. Оружием им служил лук и копье. Они были невелики ростом, носили одежду из шкур либо из «рыбьей кожи» с чешуей. Русские, побы­вавшие па Иртыше в XVII в., так описали жилища хан­тов: «Живут они в лесах темных над водами. Зимине юрты — деревянные в землях, аки в погребах от великих мразов; а летние юрты имеют в иных местах над вода­ми великими токмо к лужам и пескам великим...» С на­ступлением весны ханты покидали зимовья и переселя­лись в «вешние юрты», которые переносили «с места на место, смотря по местам, рыбой изобильным». В Прииртышье население кормилось также лесными промыслами, в особенности охотой. «Обогатило их естество в сих пу­стынях,— писал Т. С. Даллас,— множеством диких зве­рей, между коими лоси главнейшее составляют их бо­гатство».

С Иртыша казачья флотилия вышла на Обь. Три дня казаки провели па Белогорье в «пустых» местах, после чего приняли решение о возвращении в Кашлык. Так «сказы» описывают окончание обского ясашного похода. Конечно, степень достоверности приведенного рассказа не следует преувеличивать. Перед нами не исторический от­чет, а литературное описание, суммирующее разного рода сведения и предания о походах казаков в пределах Си­бири. Путь на Обь должен был заинтересовать Ермака с первых дней его пребывания в Сибири. С низовьев Оби можно было через Печору вернуться на Русь.

С наступлением лета 1583 г. из Кашлыка в Москву выехала станица из 25 чел. На одном или двух стругах казаки повезли царю собранный ясак — пушнину. Пого­динская летопись, включившая фрагменты из «архива» Ермака, весьма точно обозначила их путь: «... поплыша по Иртышу реке вниз и по великой Оби вниз же и черес Камень прошли Собью же рекою вПустоозеро; тута ж (шел) казак Черкас Александров».

Черкас Александров привез в Москву донесение Ер­мака о «сибирском взятии». Текст донесения воспроиз­веден Погодинским летописцем: «писали Ермак с това­рыщи благочестивому государю царю и великому князю Ивану Васильевичю всеа Русин самодержцу, что ... царъство Сибирское взяша и многих живущих ту иноязычных людей под его государеву царскую высокую руку под­вели и к шерти их привели, ... татар и остяков и вагулич привели к шерти по их верам на том, что им быть под его царскою высокою рукою до веку, пакамест..: стояти, и ясак им государю давати по вся годы, а на руских людей зла никакого не мыслить...»

В Москве по достоинству оцепили важность известий, привезенных казаками. Не позднее осени 1583 г. Иван IV отдал приказ о подготовке «зимнего похода» в Сибирь. После беседы с казаками царь вскоре же убедился в том, что уральские перевалы непроходимы в зимнее время, и известил Строгановых, которых ранее обязал выста­вить вспомогательный отряд, об отмене зимнего похода. «Ныне,—писал он,—нас слух дошел, что в Сибирь зим­ним путем на конех пройтить не мочно». Экспедиция была отложена до весны.

Отпуская казаков, царь будто бы пожаловал покори­телю Сибири шубу со своего плеча, два панциря и много другого «жалования». С. Ремезова особо интересовала судьба царских панцирей, полученных Ермаком, и он тщательно записал местные предания о них. Согласно этим преданиям, после смерти атамана Кучум пожаловал снятые с пего доспехи — один мурзе Кайдаулу, а дру­гой — «в приклад» белогорскому шаману в его святи­лище. В середине XVII в. калмыцкий тайша Аблай просил у царя ермаковы панцири, один из которых ос­тавался в семье Кайдаула в Тобольске, а другой оказался в руках то ли у кондипских князей, то ли у кодского князя Алачея, забравшего его из белогорского святили­ща. Тобольский воевода получил приказ изъять панцирь у детей Алачея. Но обнаружить его не удалось. «И до днесь не слышится»,— записал С. Ремезов.

Другой панцирь разыскали без труда в Тобольске. По описанию, он имел следующие приметы: «длинен и около грудей напереди кольца часты, напереди же ниже пояса прострелено, испорчено одно кольцо». Сын Кай­даула отказался отдать семейную реликвию, и воевода при­казал снять с пего панцирь «неволею». Отец С. Ремезова отвез панцирь в подарок Аблато. Со слов отца сибирский историк составил следующее описание доспеха: «бит в 5 колец мудрастно, долиною в 2 аршина, в плечах с четью аршин, на грудех и меж крылец печати царские златые орлы, по подолу и рукавам опушка медная на 3 вершка». Новое описание очевидным образом расходилось с ранее сделанным описанием простреленной кольчуги. Аблай вскоре же показал полученный им подарок быв­шему владельцу, однако тот «смотря, .сказал, что тот пан­цирь не его». След тобольского панциря, как и копдинского, затерялся.

За 15 лет до того, как тобольские власти приступили к розыскам ермаковых панцирей, березовские служилые люди отняли у приобских самоедов кольчугу. В первых отписках они указали, что «на том де пансыре на грудех мишени золоты, а на них вырезано на одной государево имя, а на другой орел». При более тщательном осмотре было установлено, что бляшки («мишени») — не золотые, а медные: «на одной вырезан двоеглавый орел, а на другой подпись князь Петра Ивановича Шуйского». Ког­да кольчуга была доставлена в Москву, на ней сохра­нилась лишь одна медная с позолотой бляшка, удосто­верявшая принадлежность вещи П. Шуйскому. Вторая бляшка с орлом исчезла. Однако при поздних раскопках в Кашлыке археологи нашли еще одну бляшку с именем П. Шуйского, возможно, с того же панциря. Находка эта позволила С. В. Бахрушину высказать, с рядом огово­рок, предположение, что кольчуга Шуйского некогда, принадлежала Ермаку и тот потерял бляшку с нее во время пребывания в Кашлыке. Однако это предполо­жение не подкреплено никакими точными данными. Коль­чуга могла попасть в Сибирь в бытность П. Шуйского на воеводстве в Казани, либо в то время, когда сибирские ханы были вассалами царя, либо в гораздо более позд­нее время.

Мнение, будто Ермак получил панцирь П. Шуйского из рук царя, по-видимому, является ошибочным. По дан­ным «архива» Ермака, казаки были награждены за «си­бирское взятие» деньгами и сукном, а атаманы — золо­тыми. Вопреки поздним преданиям, Ермак не получил пи панцирей, ни шубы с царского плеча.

Летописцы XVII в. утверждали, будто «Ермака по­велел государь написати в грамотах сибирским князем». И эти сведения также носят легендарный характер. Царь и не думал именовать предводителя казаков «сибирским князем». Напротив, он считал, что благоразумнее не ос­тавлять его в завоеванном крае. Отчет о награждении казаков заканчивался фразой: «А Ермаку указал госу­дарь быть к Москве».

Погодинская летопись приводит подробную разряд­ную запись о посылке подкреплений Ермаку. Экспедицию возглавил воевода князь Семен Волховский. С ним в по­ход снарядили «голов Ивана Киреева да Ивана Василье­ва Глухова, а с ними казанских и евняжских стрельцов сто человек, да пермич и вятчан сто ж человек и иных ратных людей 100 человек». Сведения о численности отряда С. Волховского находят подтверждение в подлин­ной царской грамоте от 7 января 1584 г. Иван IV велел Строгановым приготовить 15 стругов, «которые б струги подняли по 20-тп человек с запасом», т. е. 300 чел.

После прекращения войны со шведами в 1583 г. рус­ское командование высвободило значительные военные силы, но принуждено было использовать их для обороны южных границ и в особенности для подавления гранди­озного восстания в Поволжье. В Сибирь пришлось по­слать небольшой отряд. Предполагалось, что он выступит в поход и перевалит за Урал «по весне». Однако с на­ступлением весны Иван IV умер. В Москве произошли крупные народные волнения. В общей сумятице о си­бирской экспедиции на время забыли.

Примерно в одно время с казаками Ермака в Москву прибыл английский посол Д. Боус. В последние годы Ливонской войны Московская компания английских купцов поставила в Россию немало военного снаряжения, и ее руководители рассчитывали добиться от царя приви­легий. Д. Боус обратился к царю с просьбой даровать английским купцам исключительное право на торговлю во всех северных русских портах. Англичане рассчиты­вали на то, что, освоив пристани в устьях Мезени и Пе­чоры, без труда достигнут Оби и «Исленда» и заведут торг с населенном Сибири.

Отношение Ивана IV к планам Московской компании было неодинаковым в разные годы. Первые английские мореходы, прибывшие в Москву, сумели заинтересовать его перспективой открытия кратчайших северных мор­ских путей в Китай и Индию. Итальянские купцы, по­бывавшие в России через несколько лет после учреждения беломорского плавания, писали, что царь Иван для поощрения отважных северных мореходов «назначил большие награды в надежде с открытием пути устроить водное сообщение (с восточными странами), от­чего сильно возрастут таможенные сборы н пошлины...»

Однако экспедиции англичан в Северном Ледовитом океане терпели одну неудачу за другой, и к началу 80-х гг. XVI в. Московскую компанию больше интересо­вали близкие и практические цели — утверждение па морских путях в Сибирь.

Новая ориентация английских купцов вызвала резко отрицательное отношение Ивана IV. В ответ на обра­щение посла Д. Боуса Боярская дума вынесла решение: «А о реке Оби, да о Изленде реке, да о Нечере реке о тех урочищах им отказать». В личной беседе с пос­лом царь откровенно объяснил мотивы своего решения: «А что написано (в английской грамоте), при­станища ж морские — Печера, да Изленди, да река Обь, и тому сстатись невозможно: те места в нашей отчине, от тех мест, где приставают английские гости, далеко, да н пристанищ морских в тех местах пет и приставать тут не пригодитца, а лише в тех местех ведутца соболи да кречеты, и только такие дорогие товары, соболи и кречеты, пойдут в Аглицкую же землю, а нашему го­сударству как бес того быти?». Царь прекрасно пони­мал значение драгоценной сибирской пушнины для рус­ской казны, а равным образом и для торга Московской компании.

Прибытие послов Ермака с пушниной произвело силь­ное впечатление па западноевропейских купцов в Моск­ве. Торговля с Сибирью сулила столь большие барыши, что многие готовы были преступить запрет московских властей. Английский купец А. Мерш, прославившийся своими махинациями, попытался заняться сибирской тор­говлей, действуя на свой страх и риск за спиной Мос­ковской компании. Оп установил деловые связи с че­тырьмя русскими промышленниками, регулярно ездив­шими из Холмогор в устье Печоры и далее на восток. А. Мерш предложил им исследовать устье Оби и сооб­щить ему полученные сведения. 21 февраля 1584 г. куп­цы письменно уведомили А. Мерша, что готовы отпра­виться на Обь, для чего потребуется снарядить два коча с командой по 10 моряков па каждом. «Если ты хо­чешь, чтобы мы поехали к устью Оби морем,— писали холмогорские мореходы,—то мы должны пройти мимо островов Вайгач, Новая Земля, Земля Матвея, т. е. Мат­веевой Земли, и ты можешь убедиться в том, что от острова Вайгача до устья Оби не очень трудно про­ехать». Русские мореходы сообщали англичанину под­робные сведения о югорских и мангазейских самоедах, об их городках, уверяли его, что «река Обь в устье глу­бока» и пр. Письмо не оставляло сомнения в