Повествование, типы повествования.

Повествование, в отличие от описания, представляет собой изображение событий или явлений, совершающихся не одновременно, а следующих друг за другом или обусловливающих друг друга. Самый, по-видимому, краткий в мировой литературе пример текста повествования – знаменитый рассказ Цезаря: «Пришёл, увидел, победил». Он ярко и точно передаёт суть повествования – это рассказ о том, что произошло, случилось.

Повествование раскрывает тесно связанные между собой события, явления, действия как объективно происходившие в прошлом. Именно поэтому главное средство такого рассказа – сменяющие друг друга и называющие действия глаголы прошедшего времени совершенного вида. Предложения повествовательных контекстов не описывают действия, а повествуют о них, то есть передают самое событие, действие.

Повествование теснейшим образом связано с пространством и временем. Обозначение места, действия, название лиц и не лиц, производящих действия, и обозначение самих действий – это языковые средства, с помощью которых ведётся повествование.

Стилистические функции повествования разнообразны, связаны с индивидуальным стилем, жанром, предметом изображения. Повествование может быть более или менее объективированным, нейтральным, или, напротив, субъективным, пронизанным авторскими эмоциями.

Одной из объективированных разновидностей повествования является сообщение, распространённое в средствах массовой информации. В качестве примера можно привести статью «Террорист с отвёрткой захватил поезд» из газеты «Комсомольская правда»:

В пять утра третий вагон поезда Владивосток–Новосибирск мирно спал. А в одном купе уже развернулись настоящие боевые действия. Когда состав подходил к станции Зима, один из пассажиров разбудил троих соседей и объявил, что взял их в заложники. Для убедительности погрозил отвёрткой. 40-летний иркутянин-попутчик попытался было сопротивляться, но захватчик ткнул его отверткой. Остальные тут же притихли. А террорист тем временем выдвинул свои требования.
Через закрытую дверь он прокричал, что хочет передать нечто важное для ФСБ. Чекистов в поезде не оказалось, но на станции Зима состав поджидали сотрудники линейного отдела милиции. Из вагона эвакуировали сонных пассажиров. С захватчиком в течение двадцати минут пытались вести переговоры. Но мужчина вёл себя неадекватно. Нервничал, угрожал. Оперативники стали опасаться за жизнь заложников. И тогда старший наряда сопровождения – прапорщик милиции – открыл огонь. От полученного ранения террорист скончался на месте.
Спустя час поезд благополучно отправился по маршруту. Расследованием инцидента занимается Нижнеудинская транспортная прокуратура. Возбуждено уголовное дело по статье 206 УК «захват заложников».

Примером субъективного повествования может служить рассказ героя повести А.С. Пушкина «Выстрел» о дуэли с графом. Повествование ведётся от первого лица, все события пропущены через авторское восприятие. Сильвио невольно концентрирует внимание на тех ключевых моментах, которые произвели на него особое впечатление, задели самолюбие, оскорбили и т.д.:

Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего приятеля. Я увидел его издали. Он шёл пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближался, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплёвывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моём. Я опустил пистолет. «Вам, кажется, теперь не до смерти, – сказал я ему, – вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать...». – «Вы ничуть не мешаете мне, – возразил он, – извольте себе стрелять, а впрочем как вам угодно: выстрел ваш остаётся за вами; я всегда готов к вашим услугам». Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился.

42. Ценностное расслоение литературы: классика, беллетристика, массовая литература.

Давно установилась шкала литературных ценностей: классика, беллетристика, массоваялитература (синонимы: низовая, тривиальная, паралитература). Конечно, границы между этими тремя рядами достаточно условны, а внутри каждого из них есть своя, также гибкая, иерархия. По выводам исследователя беллетристики, составляющей самый объемный. Средний ряд, такая «градация по вертикали» тесно связана с профессионализацией писательского труда и одновременно с расслоением аудитории, в России она возникает «ближе к концу XVIII в.», в Западной Европе — «на рубеже Ренессанса (XV — XVI вв.)». Время нередко вносит сильные коррективы в эстетический рейтинг произведений, репутации писателей колеблются. Так, Н.С. Лесков и А.Ф. Писемский, расцениваемые их современниками приблизительно как равные литературные величины, сегодня воспринимаются по-разному: первый — несомненный классик, второй — скорее верхний уровень беллетристики.

Со временем устанавливается некое соответствие между идейно-художественными ресурсами произведения и его местом в ценностной иерархии. В отличие от классики, обладающей поистине неисчерпаемым потенциалом восприятия, беллетристические сочинения не отличаются высокой художественностью и в той или иной степени грешат тенденциозностью, иллюстративностью, схематизмом (при возможном изобилии подробностей, даже натурализме, что, безусловно, облегчает труд их толкования. В целом их легче читать, а если автор поднимает острые, актуальные вопросы и обнаруживает конкретное знание темы (как американский романист А.Хэйли в «Аэродроме»), благосклонное внимание широкого читателя можно предвидеть. Но беллетрист и теряет публику почти столь же быстро, как находит. Разграничивая классику и беллетристику, исследователи указывают на тяготение последней к «злобе дня», использование шаблонов, идейно-стилевую вторичность — в эпоху ярких индивидуальных стилей. Важнейший же признак классики — особый «тип отношений со временем, и прежде всего способность диалектически соединять злободневное с непреходящим и универсальным», склонность к философскому осмыслению бытия.

Однако беллетристика, быстро утрачивающая художественную магию, интересна в качестве образного свидетельства об эпохе, о господствующих в обществе настроениях, идеях, наконец, о приемах литературного письма. Для писателя, приходящего с новым словом,характернее нарушение привычных эстетических норм.

Если грань, отделяющая шедевры от верхнего уровня беллетристики, сплошь и рядом проблематична, то существование литературного низа — грустный показатель неблагополучия, культурной поляризации общества (не всегда совпадающей с социальной). В России XIX в. существовал огромный разрыв между кругом чтения народного (крестьянского, мещанского, рабочего) и «образованного» читателя; различны были и каналы распространения книг. Так, в 1880-е гг. офени шли в деревню, неся в коробах следующее: «Кроме всем известного «Еруслана Лазаревича», «Бовы», в большом ходу «Арабские сказки» и «Конек-горбунок». Затем идут романы — «Гуак», «Битва русских с кабардинцами», «Параша-сибирячка», «Юрий Милославский». Теперь очень требуется «Князь Серебряный», «Анекдоты Балакирева», о Суворове, о Петре и др. Заканчивается все песенниками, письмовниками, сонниками и гаданием царя Соломона, которого ежегодно расходятся сотни тысяч». В этом винегрете (кстати, романы М.Н. Загоскина и А.К. Толстого обычно предлагались в адаптированном виде: на то были свои мастера на Хитровом рынке в Москве) преобладала низовая литература. Очень популярны были «Повесть о приключении аглицкого милорда Георга...» (1782) М. Комарова, «Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная астраханка, умирающая на гробе своего супруга» (1840) Н.И. Зряхова, заманивающие неискушенных читателей любовными авантюрами с историческим антуражем, мелодраматическими страстями. Начиная с 1850-х гг. от «милорда глупого» (по словам Некрасова) отучали народного читателя энтузиасты-просветители, пропагандирующие классику. Практиковалась читка произведений, и реплики слушателей открывали «народную душу». Собранные высказывания — ценнейший источник для изучения и реального читателя, и самих произведений .

Помимо объективных свойств самих произведений, их функционирование зависит, конечно, от многочисленных субъективных предпосылок восприятия. Высказанное, закрепленное в какой-то системе знаков, т.е. ставшее текстом, впечатление переходит в интерпретацию.Это всегда перевод: «...либо в иную образную систему (деятельность переводчика; графические иллюстрации; сценические и экранные «толкования» литературных произведений; музыкальное или «чтецкое» исполнительство), либо на более «абстрактный язык». Литературоведение изучает прежде всего вербальные тексты (критика читательская и профессиональная) и творческие литературные интерпретации (напр., повесть «Фауст» Тургенева значима как одна из версий творения Гете). Истолкование произведения в целом следует отличать от использования в литературном творчестве каких-то его элементов (цитирование, заимствование персонажей, сюжетов, детлей и пр.), т.е. проявлений интертекстуальности.

Критические интерпретации, собранные вместе, высвечивают разные грани смысла и стиля произведения. Так, в «Отцах и детях» Тургенева М. А. Антонович увидел «желание автора во что бы то ни стало унизить героя, которого он считал своим противником...»; Д.И. Писарев—утверждение автором, несмотря на «погрешности зеркала», «свежей силы и неподкупного ума». Проявляющихся в самих крайностях, увлечениях Базарова; Н.Н. Страхов — приоритет для автора «жизни» над «теорией». «... Хотя Базаров головою выше всех других лиц < ...> есть, однако же, что-то, что в целом стоит выше Базарова. Что же это такое? Всматриваясь внимательнее, мы найдем, что это высшее не какие-нибудь лица, а та жизнь, которая их воодушевляет. Выше Базарова — тот страх, та любовь, те слезы, которые он внушает».

В ходе разбора произведений критики обычно останавливаются подробнее на тех эпизодах и деталях, которые подтверждают их трактовку, выстраивают свою «формальную базу интерпретации». Если при этом никак не комментируются важнейшие вехи сюжета, можно говорить о неадекватной интерпретации, об узости, избирательности ее текстуальной основы.

По поводу писаревской статьи «Базаров» А.И. Герцен заметил: «В своей односторонности она вернее и замечательнее, чем об ней думали его противники. Верно ли понял Писарев тургеневского Базарова, до этого мне дела нет. Важно то, что он в Базарове узнал себя и своихи добавил, чего недоставало в книге». «Добавили» в тургеневский роман себя, свое понимание жизни, идейной и социальной коллизии все три критика, все они ввели обсуждение романа и характеров героев в контекст собственных дорогих им идей. В той или иной степени критика, интерпретация – всегда самовыражение; в этом ее односторонность, риск произвола, но в этом же ее обаяние и сила сотворчества, публицистического воздействия.

Развитию интерпретационной деятельности в особенности благоприятствует многозначность, свойственная классическим творениям. А.А. Григорьев, рискнувший в 1850 г. предложить читателю «сто двадцатую статью о «Гамлете», где он оспаривал предшествующие трактовки шекспировской трагедии, заметил: «История сознания критикою основной мысли «Гамлета» и разъяснения его подробностей сама по себе может быть предметом занимательной и поучительной статьи. В этом поучительном разъяснении сказались постепенные шаги мысли человеческой...». Сегодня воссоздание «биографий» шедевров, анализ их разных прочтений в свете диало­гической концепции творчества составляет целую об­ласть литературоведения. Книги об адресате и реальном читателе, о судьбах произведений выходят регулярно. Произведение-долгожитель окружено аурой критической рефлексии. Конечно, не все интерпретации отличаются глубиной и проницательностью, они неравноценны, но это уже другой вопрос. И все же: много полезных злаков — увы, вме­сте с плевелами! — растет лишь на хорошей почве.