Глава 27. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ОБЪЯСНЯЕТСЯ, ПОЧЕМУ БАРОН ПРИБАВИЛ В ВЕСЕ

В то время, как королева решала судьбу мадмуазель де Таверне в Сен-Дени, Филипп, чье сердце было растерзано всем, что он узнал, всем, что открыл, спешил с приготовлениями к отъезду.

Покончив с приготовлениями, он приказал известить де Таверне-отца, что ему нужно с ним поговорить.

В течение трех или четырех месяцев барон все прибавлял в весе, чем он гордился; это нетрудно понять, если мы примем в соображение, что высшая степень тучности в таком человеке, как он, является признаком абсолютного довольства.

Филипп не ждал, что отец, узнав о его решении, проявит чрезмерную чувствительность, но не ждал и особого равнодушия.

Однако он пришел в величайшее изумление, услышав, что барон с ликующим смехом кричит:

— Ах Ты, Господи! Он уезжает! Он уезжает!.. Филипп остановился и с недоумением посмотрел на отца.

— Я был в этом уверен, — продолжал барон, — я готов был биться об заклад!.. Прекрасно сыграно, Филипп, прекрасно сыграно!

— Отец, — ледяным тоном заговорил Филипп, — я не понимаю ни слова, ни единого слова из того, что я имел честь от вас услышать.

— Где ты спрячешь лошадей? — продолжал старик, уклоняясь от прямого ответа. — Твою кобылу легко узнать. Смотри, чтобы ее здесь не увидели, когда тебя встретят на… А кстати: ты делаешь вид, что уезжаешь. Куда же?

— Я проеду через Таверне-Мезон-Руж.

— Отлично… Превосходно… Ты притворяешься, что едешь в Мезон-Руж… Тут никто ничего не поймет… О да, это превосходно… А все-таки будь осторожен: на вас обоих устремлено много взглядов.

— На нас обоих?!. На кого же?

— Видишь ли, — продолжал старик, — она — натура пылкая, и ее порывы способны погубить все. Берегись! Будь благоразумнее, чем она…

— Послушайте, отец! — подавляя гнев, глухо проговорил Филипп. — Я вижу, вы потешаетесь надо мной. По правде говоря, это не очень-то милосердно!

— Я не знаю существа правдивее и сдержаннее тебя! — с досадой воскликнул отец. — И я не знаю никого, чьи меры предосторожности были бы более уязвимы! Разве не скажут люди, что ты боишься, как бы я тебя не выдал? А ведь это было бы очень странно!

— Отец! — выйдя из себя, вскричал Филипп.

— Прекрасно! Прекрасно! Храни свои секреты про себя. Держи в тайне, как ты снял домик у бывшего Охотничьего замка!

— Я снял Охотничий замок? Я?

— Держи в тайне свои ночные прогулки с двумя прелестными подругами!

— Я?. Мои ночные прогулки… — бледнея, пролепетал Филипп.

— Держи в тайне свои поцелуи.

— Отец! — обезумев от ревности, прорычал Филипп. — Отец, да замолчите же!

— Повторяю еще раз: все, что ты сделал, ты сделал превосходно, я это узнал, я тебе и сказал!.. А ты что же, подозревал, что я знаю?.. Черт побери! Это должно было бы внушить тебе доверие. Твоя близость с королевой, твои удачные действия, твои экскурсии в купальни Аполлона — Боже мой! Не бойся же меня, Филипп… Доверься мне!

— Это ужасно, отец! — закрыв лицо руками, воскликнул Филипп.

Все, о чем отец узнал, все, о чем он догадался, все, что недоброжелатели приписывали де Роану, а люди осведомленные лучше — графу де Шарни, барон относил к своему сыну. Для него Филипп был тем, кого королева любила и кого она постепенно, незаметно возводила на высшие ступени фавора. Вот от этого-то полного удовлетворения и прибавил в весе за какие-нибудь несколько недель де Таверне.

В то мгновение, когда Филипп бросил свирепый взгляд на неумолимого старика, со двора особняка донесся стук колес.

Послышался крик Шампаня:

— Мадмуазель! Это мадмуазель!

— Это сестра! — пробормотал Филипп, он пришел в совершенное изумление, когда узнал Андре, выходившую из кареты, — ее освещал факел привратника.

В ту же минуту во двор с шумом въехала другая карета.

— Его сиятельство граф Оливье де Шарни! — крикнул выездным лакеям привратник.

— Проводите его сиятельство в гостиную — его примет господин барон, — сказал Филипп Шампаню. — А я пройду в будуар и поговорю с сестрой.

Двое мужчин медленно спустились по лестнице.

«Зачем сюда приехал граф?» — спрашивал себя Филипп.

«Зачем сюда приехала Андре?» — думал барон.

Глава 28. ОТЕЦ И НЕВЕСТА

Гостиная особняка находилась в главном корпусе, на первом этаже. Слева от нее находился будуар с выходом на лестницу, которая вела в апартаменты Андре Справа была другая, малая гостиная, через которую проходили в большую.

Филипп первым вошел в будуар, где его поджидала сестра. Еще в вестибюле он пошел быстрей, чтобы поскорее очутиться в ее объятиях.

Как только он отворил двойную дверь будуара, Андре обвила его шею руками и поцеловала его с таким радостным видом, от которого давно уже отвык этот печальный влюбленный, этот несчастный брат.

— Я вернулась навсегда! — в восторге воскликнула Андре.

— Тише, сестренка, тише! — сказал Филипп. — Стены этого дома не привыкли к радости, а кроме того, в соседнюю гостиную сейчас придет некто, и он может тебя услышать.

— Некто? — переспросила Андре. — Кто же это?

— Слушай, — отвечал Филипп.

— Его сиятельство граф де Шарни! — объявил выездной лакей, провожая Оливье из маленькой гостиной в большую.

— Он! Он! — вскричала Андре и еще нежнее принялась ласкать брата. — Я отлично знаю, зачем он к нам приехал!

— Знаешь?

— Филипп! Позволь мне подняться к себе в апартаменты. Королева привезла меня домой слишком скоро, мне надо сменить мое скромное монашеское одеяние на туалет... невесты!

Вымолвив это слово на ухо Филиппу и сопроводив его поцелуем, Андре, легкая и пылкая, поднялась по лестнице, которая вела в ее апартаменты.

Оставшись один, Филипп приложил ухо к двери, выходившей в салон, и весь превратился в слух.

Вошел граф де Шарни. Он медленно шагал взад и вперед по паркету просторной гостиной и, казалось, не столько ждал, сколько раздумывал.

Вошел и де Таверне-отец. Он приветствовал графа с изысканной, хотя и принужденной учтивостью.

— Чему я обязан честью вашего неожиданного визита, граф? — спросил он. — Во всяком случае, поверьте, что я в восторге — Я имею честь, — взволнованно заговорил Шарни, — просить у вас руки мадмуазель Андре де Таверне, вашей дочери.

Барон подскочил в своем кресле. Его сверкавшие глаза, казалось, пожирали каждое слово, только что произнесенное графом де Шарни.

— Граф! — заговорил он. — Ваше желание в высшей степени почетно для нашего дома, и я присоединяюсь к нему с величайшей радостью, но так как я считаю необходимым, чтобы вы заручились полным согласием, я прикажу известить мою дочь.

— Сударь! — холодно прервал его граф. — Я полагаю, что вы берете на себя излишнюю заботу. Королева пожелала поговорить на сей предмет с мадмуазель де Таверне, и ответ мадмуазель, вашей дочери, был для меня благоприятным.

— Ах вот как! — произнес барон, восхищение которого все возрастало. — Так, значит, это королева…

— ..взяла на себя труд съездить в Сен-Дени. Именно так, сударь.

Барон встал.

— Мне остается только ознакомить вас, граф, с тем, что касается материального положения мадмуазель де Таверне, — сказал он. — Вы женитесь на девушке небогатой, граф, и прежде, чем заключить…

Не успел он договорить, как дверь из будуара отворилась, и появился бледный и расстроенный Филипп; одну руку он держал под курткой, другая была судорожно стиснута.

Шарни церемонно приветствовал его и получил в ответ столь же церемонное приветствие.

— Граф, — заговорил Филипп. — Отец был прав, когда предложил вам побеседовать о наших семейных денежных делах; мы оба должны дать вам разъяснения по этому поводу. Пока господин барон поднимется к себе и будет искать бумаги, о которых он говорил, я буду иметь честь обсудить с вами этот вопрос во всех подробностях.

И тут Филипп властным взглядом отпустил барона, — тот, предвидя какие-то осложнения, вышел из гостиной с чувством неловкости.

— Граф де Шарни, — стоя лицом к лицу с графом и скрестив руки на груди, заговорил Филипп. — Как вы посмели просить руки моей сестры?

Оливье, покраснев, попятился.

— Уж не для того ли, чтобы надежнее прикрыть вашу любовь к женщине, которую вы преследуете, к женщине, которая вас любит? — продолжал Филипп. — Уж не для того ли, чтобы люди, увидев, что вы женитесь, не смогли сказать, что у вас есть любовница?

— Сударь, Бога ради! Сударь, вы ничего не знаете! Сознайтесь, что вы ничего не знаете!

— Я ничего не знаю! — с горькой иронией воскликнул Филипп. — Как же я мог бы ничего не знать, если я прятался в густом кустарнике за дверью в купальни Аполлона, когда вы оттуда вышли, подавая руку королеве?

Шарни сделал два шага, как смертельно раненный, который ищет подле себя опоры.

Но он преодолел эту слабость.

— Вот что, сударь! — обратился он к Филиппу. — Даже после того, что вы мне сейчас сказали, я прошу у вас, у вас, руки мадмуазель де Таверне. Если бы я был таким расчетливым негодяем, как вы это заподозрили, если бы я женился ради самого себя, я был бы таким подлецом, что побоялся бы человека, в руках которого тайна моя и тайна королевы. Но королеву необходимо спасти, сударь. Это необходимо! Знаете ли вы, почему королева погибнет, если этот брак не состоится?.. Дело в том, что не далее, как сегодня утром, в то время, как арестовали господина де Роана, король застал меня на коленях перед королевой…

— Боже мой!

— ..а королева, которую допрашивал ревнивый король, ответила, что я преклонил колени, дабы просить у нее руки вашей сестры. Вот почему, сударь, если я не женюсь на вашей сестре, королева погибла. Теперь понимаете?..

Два звука прервали речь Оливье: то были вздох и крик. Один звук донесся из будуара, другой — из маленькой гостиной.

Оливье побежал на вздох. В будуаре он увидел одетую в белое, как невеста, Андре де Таверне. Она все слышала и упала в обморок.

Филипп побежал на крик в маленькую гостиную. Он обнаружил там тело барона де Таверне, все надежды которого рассыпались в прах после того, как он узнал, что королева любит Шарни.

Сраженный апоплексическим ударом, барон испустил последний вздох.

Предсказание Калиостро сбылось.

У Филиппа глаза распухли, сердце готово было выскочить из груди, но все-таки он нашел в себе силы, чтобы заговорить и дать ответ де Шарни:

— Господин барон де Таверне только что скончался. После его смерти главой семьи становлюсь я. Если мадмуазель де Таверне останется в живых, я выдам ее за вас.

Шарни посмотрел на труп барона с ужасом, на тело Андре — с отчаянием. Филипп обеими руками рвал на себе волосы. Он послал к небу такой вопль, который должен был растрогать сердце Бога на Его вечном престоле.

— Граф де Шарни! — успокоив бурю в душе, заговорил Филипп. — От имени моей сестры, которая меня не слышит, я беру следующее обязательство: она отдаст свое счастье королеве, я же, быть может, когда-нибудь буду столь счастлив, что отдам за нее жизнь. Прощайте, господин де Шарни, прощайте, мой зять!

Поклонившись Оливье, который не знал, как ему уйти, не пройдя мимо одной из жертв, Филипп поднял Андре на руки и принялся согревать ее. Таким образом, путь графу был открыт, и он исчез в будуаре.