Категории: ДомЗдоровьеЗоологияИнформатикаИскусствоИскусствоКомпьютерыКулинарияМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОбразованиеПедагогикаПитомцыПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРазноеРелигияСоциологияСпортСтатистикаТранспортФизикаФилософияФинансыХимияХоббиЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Глава 22. НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ ОПЕРЕОпера, этот храм парижских развлечений, сгорела в июне 1781 года. Под ее обломками погибло двадцать человек, и так как за восемнадцать лет это было уже второе несчастье, то обычное местонахождение Оперы, то есть Пале-Рояль, показалось роковым для парижских увеселений; приказ короля переместил ее в другой квартал, подальше от центра. Выбор пал на Порт Сен-Мартен. Король, огорченный, что его добрый город Париж очень давно не посещает Оперу, теперь совсем загрустил. Чтобы утешить короля и даже отчасти королеву, их величествам представили архитектора Ленуара, сулившего все чудеса света. Ленуар взялся за дело и сдержал свое слово. Зал был закончен в назначенный срок. Но тут публика, которая никогда не бывает удовлетворена или же успокоена, начала размышлять о том, что в зале были сооружены крепления, что это был единственный способ построить его быстро, но что быстрота исполнения была проявлением слабости и что, следовательно, новая Опера непрочна. Видя это, безутешный архитектор обратился к королю, и тот подал ему мысль. — Трусы во Франции — это люди, которые платят, — объявил его величество. — Королева подарила мне дофина — город ликует. Объявите: на радостях, что у меня родился сын. Опера откроется бесплатным спектаклем, и если двух с половиной тысяч человек, другими словами — трехсот тысяч ливров в среднем, вам недостаточно для испытания прочности, предложите этим молодцам маленько поразмяться. После спектакля начните бал! Архитектор последовал совету короля. «Адель де Понтье» сыграли перед тремя тысячами плебеев, и они аплодировали больше, чем короли. Плебеям очень хотелось потанцевать после спектакля и хорошенько повеселиться. В зале ничто не рухнуло. Если и можно было опасаться несчастья, то лишь на следующих представлениях, когда зал заполняла боязливая знать — тот самый зал, в который, спустя три года после его открытия, должны были отправиться на бал кардинал де Роан и графиня де ла Мотт. Глава 23. БАЛ В ОПЕРЕ Бал был в самом разгаре, когда кардинал Луи де Роан и графиня Де ла Мотт проскользнули в зал между тысячами домино и масок всех видов. Вскоре они исчезли в толпе, подобно тому как исчезают в больших водоворотах маленькие воронки: на мгновение их замечают гуляющие по берегу, затем их увлекает за собой и сглаживает течение. Два домино бок о бок, — насколько в такой суматохе возможно было держаться бок о бок, — общими усилиями пытались сопротивляться натиску толпы, но, видя, что они не смогут достичь желаемого, решили укрыться под ложей королевы, где напор толпы был не столь сильным и где, кроме того, стена давала им точку опоры. Домино черное и домино белое, одно высокое, другое среднего роста, одно — мужчина, другое — женщина, один работал руками, другая вертела головой. Эти два домино, очевидно, вели самый оживленный разговор. Послушаем их. — Говорю тебе. Олива, что ты кого-то ждешь, — повторял тот, что был выше ростом, — у тебя не шея, а флюгер, который не только поворачивается под всеми ветрами, но и ловит все взгляды. — Ты привел меня на бал в Оперу; дело сделано, примирись с этим. — Мадмуазель Олива! Черное домино сделало гневное движение, которое было мгновенно остановлено появлением голубого домино — Довольно полного, довольно высокого. — Ну, ну! — заговорил вновь прибывший, — Черт возьми, предоставьте даме развлекаться так, как ей хочется. — Не суй свой нос в чужой вопрос, — грубо ответило, черное домино. — Сударь! — заметило голубое домино. — Запомните раз и навсегда, что немного вежливости никогда ничего не испортит. — Я вас не знаю, — отвечало черное домино, — какого же дьявола я буду с вами церемониться? — Зато я вас знаю, господин де Босир. Когда было названо это имя, черное домино содрогнулось. — О, не пугайтесь, господин де Босир! — продолжала маска. — Я не тот, о ком вы думаете. — Черт побери! А о ком я думаю? — Вы приняли меня за агента господина де Крона. — Господина де Крона? — Ну да, как будто вы не знаете, черт побери! Господина де Крона, лейтенанта полиции. Но придите в себя, дорогой господин де Босир, вашу шпагу вы оставили дома и прекрасно сделали. Поговорим о другом. Не угодно ли вам сделать мне одолжение и отдать мне руку этой дамы? — Руку этой дамы? — Ну да! — Я вижу ясно, что дама и вы… — пробормотал Босир. — Что — дама и я? — Поладили друг с другом. — Клянусь, что нет. — Неужели это можно подумать? — воскликнула Олива. — А впрочем… — прибавило голубое домино. — То есть как это — «впрочем» ? — Да, если бы мы и поладили, вам это было бы только на благо. — Когда высказываешь какую-то мысль, ее еще надо доказать, — бесцеремонно заявил Босир. — Я и докажу, — подхватило голубое домино, — я докажу, что ваше присутствие здесь столь же для вас вредно, сколь полезно для вас было бы ваше отсутствие. — Чем же, скажите, пожалуйста? — Мы ведь являемся членом некоей академии, не так ли? — Я? — Улица По-де-Фер, второй этаж — верно я говорю, господин де Босир? — Тес! Сударь! Вы становитесь малоприятным собеседником! — Так вот, через четверть часа в вашей академии не улице По-де-Фер, у господина де Босира, будет обсуждаться некий план, который должен дать два миллиона прибыли двенадцати истинным компаньонам, одним из которых являетесь вы, господин де Босир! — Ах, сударь, вы отсылаете меня на улицу По-де-Фер? — спросил тот. — Я отсылаю вас на улицу По-де-Фер. — Чтобы там меня схватили! Я еще не рехнулся. — Но если в моей власти сделать то, о чем вы говорите, если в моей власти гораздо большее — догадаться о том, что затевается в вашей академии, то зачем же я явился бы просить у вас разрешения на беседу с вашей дамой? О нет! В этом случае я сделал бы так, что вас арестовали бы сию же секунду, и мы с вашей дамой освободились бы от вас. Я же поступаю иначе: «Всего добиваться вежливостью и убеждением» — таков мой девиз, дорогой господин де Босир. — Послушайте! — вскричал Босир, выпуская руку Оливы. — Ведь это вы сидели на софе у этой дамы два часа назад? А? Отвечайте! — На какой софе? — переспросило голубое домино, которому Олива легонько сжала кончик мизинца. — А в сущности говоря, мне это совершенно все равно, — возразил Босир. — Доводы ваши вполне убедительны — это все, что мне нужно. Я сказал: «Убедительны», — а должен был бы сказать: «Превосходны». Возьмите же даму под руку, и если вы вели себя как благовоспитанный человек с дурными намерениями, — краснейте! Голубое домино расхохоталось. — Спите спокойно, — объявило оно Босиру. — Отсылая вас туда, я делаю вам подарок стоимостью, по меньшей мере, в сто тысяч ливров: ведь если вы сегодня вечером не явитесь в академию, по обвинению ваших компаньонов, вы не примете участия в дележе, тогда как, если вы туда явитесь… — Что ж, будь по-вашему, пойду наудачу, — пробормотал Босир. Поклонившись и сделав пируэт, он исчез. Голубое домино завладело рукой мадмуазель Оливы. — Я не знаю ничего более прелестного на свете, нежели ваша история, дорогая мадмуазель Николь, — заговорило голубое домино, нежно сжимая округлую руку маленькой женщины. Услышав это имя, она испустила сдавленный крик; маска сползла ей на ухо. — Боже мой! Что это за имя? — воскликнула она. — Николь!.. Уж не обо мне ли идет речь? Уж не хотите ли вы ненароком назвать так меня? — Теперь вас зовут Олива. Имя Николь чересчур отдавало провинцией. Я прекрасно знаю, что вы — это две женщины: Олива и Николь. Не будем сейчас говорить об Оливе, поговорим сперва о Николь. Разве вы забыли те времена, когда вы откликались на это имя? Никогда не поверю!.. Ах, дорогое дитя мое, когда, будучи юной девушкой, носишь какое-то имя, это имя всегда сохраняешь если и не для всех, то, по крайней мере, в глубине сердца, каким бы ни было то имя, которое она вынуждена была взять, чтобы забыть первое. Бедная Олива! Счастливая Николь! — Вы, стало быть, не считаете меня счастливой? — Вам трудно было бы стать счастливой с таким человеком, как Босир. Олива вздохнула. — Да, я отнюдь не счастлива, — сказала она. — Но если вы его не любите, бросьте его. — Нет. — Но почему же? — Потому что если бы я скоро его бросила, я пожалела бы об этом. Пожалела бы о том шуме, который он поднимает вокруг меня. — Я должен был бы догадаться об этом. Вот что значит провести молодость среди людей молчаливых! — Вам известна моя молодость? — Прекрасно известна. — Ах, вы мой дорогой! — смеясь и покачивая головою, с недоверчивым видом произнесла Олива. — Так поговорим же о вашей молодости, мадмуазель Николь? — Что ж, поговорим, но предупреждаю вас, что не подам вам ни одной реплики. — Я не коснусь вашего детства — это время не идет в счет нашей жизни; я начну с вашей юности, с того мгновения, когда вы обнаружили, что Бог вложил в вас сердце для того, чтобы вы любили. — Чтобы я любила кого-то? — Чтобы вы любили Жильбера. При этом имени дрожь пробежала по всему телу молодой женщины, и голубое домино почувствовало, как задрожала ее рука. — Боже мои! Откуда вы это знаете? — спросила она. Внезапно она остановилась, с непостижимым волнением устремив взгляд сквозь маску на голубое домино. Голубое домино промолчало. Олива иди, вернее, Николь вздохнула. — Ах, сударь! — сказала она. — Вы сейчас произнесли имя, которое вызывает у меня столько воспоминаний!.. Так вы знали Жильбера? — Раз я заговорил с вами о нем, значит, я его знал. — Увы! — Славный парень, клянусь честью!.. Вы любили его? — Да, да; вам известны самые страшные тайны, сударь! — вздрогнув, отвечала Олива. — А теперь… Она посмотрела на незнакомца так, словно могла читать по его лицу сквозь маску. — А что с ним сталось теперь? Голубое домино хранило молчание. — Прошу вас, — почти умоляюще настаивала Николь, — скажите мне; что сталось с Жильбером? Вы молчите, вы отворачиваетесь… Быть может, воспоминание о нем оскорбляет вас, удручает? В самом деле: голубое домино не только отвернулось, но и поникло головой, словно груз воспоминании был чересчур тяжел для него. — Когда Жильбер любил мадмуазель де Таверне… — произнесла Олива. — Имена называйте лоташе, — перебило ее голубое домино. — Разве вы не обратили внимание, что я их и вовсе не называю? — Когда он так любил ее, — со вздохом продолжала Олива, — что каждое дерево в Трианоие звало об этой любви… — О! — произнесло голубое домино; мягкое покачивание головы выдавало улыбку, появившуюся под маской. — О вас, о Жильбере и еще об одной особе мне известно все, что может быть известно вам самой, милое дитя мое! — Скажите мне откровенно: что сталось с Жильбером? — Разве вы не слыхали, что он умер? — Да, но… — Так вот: он умер. — Умер? — с недоверчивым видом переспросила Николь. Внезапно она содрогнулась так же, как и в первый раз. — Ради Бога, сударь, — сказала она, — окажите мне услугу! — Две, десять — сколько вам будет угодно, дорогая Николь! — Снимите маску! — Здесь это невозможно. — Вы боитесь, что я вас узнаю! Голубое домино больше не заставило себя упрашивать; оно направилось в темное место, которое указала ему молодая женщина, и, очутившись там и отвязав маску, показало свое лицо Оливе, — та с минуту пожирала его взглядом. — Увы, нет! — топая ногой и вонзая ногти в ладони, сказала она. — Увы, нет, это не Жильбер! — А кто же я? — Не все ли мне равно, раз вы — не он? — С сегодняшнего дня, дорогая Олива, — вы видите, что я оставляю в покое Николь, — с сегодняшнего дня, дорогая Олива, перед вами открывается все ваше будущее — счастливое, богатое, блестящее. — Вы так думаете? — Да, если вы и впрямь решились на все, чтобы с моей помощью достичь цели. — О, на этот счет будьте спокойны! — Только не надо больше вздыхать так, как вы вздохнули сейчас. — Поговорим о том, о чем вам желательно. — Почему вы убежали с Босиром? — Потому что я хотела покинуть Трианон, и должна была бежать с кем-нибудь. Я не могла больше оставаться для Жильбера крайним средством, презираемой заменой. — Десять лет верности из-за гордыни, — заметило голубое домино. — О, как дорого вы заплатили за свое тщеславие! Олива расхохоталась. — Я прекрасно понимаю, над чем вы смеетесь, — серьезно произнес незнакомец. — Вы смеетесь над тем, что человек, который утверждает, будто ему известно все, обвиняет вас в том, что вы десять лет хранили верность, тогда как вы и не подозреваете, что вас можно обвинить в подобной глупости. Боже мой! Раз речь зашла о физической верности, милая девушка, то я знаю, о чем я должен теперь говорить. Да, я знаю, что вы вместе с Босиром были в Португалии, что вы провели там два года, что после этого вы уехали в Индию, уже без Босира, с капитаном фрегата, который прятал вас у себя в каюте и который позабыл вас в Шандернагоре, на материке, когда возвращался в Европу. Я знаю, что у вас было два миллиона рупий на расходы в доме одного набоба, который держал вас за тремя решетками. Я знаю, что вы бежали. Я знаю, наконец, что, разбогатев, — вы унесли с собой два браслета с мелким жемчугом, два брильянта и три крупных рубина, — вы вернулись во Францию, в Брест, и там, при высадке в гавани, ваш злой гений снова привел к вам Босира, и тот едва не упал в обморок, когда узнал в вас, смуглой и исхудавшей, вернувшуюся во Францию бедную изгнанницу! — Но кто же вы такой. Боже милостивый? — произнесла Николь. — Откуда вы все это знаете? — Я знаю, наконец, что Босир увез вас, доказал вам, что он вас любит, продал ваши драгоценности и довел вас до нищеты… Я знаю, что вы его любите, что, во всяком случае, вы так говорите и что, раз любовь является источником всех благ, вы должны быть самой счастливой женщиной в мире. Олива опустила голову, закрыла лицо рукой, и сквозь пальцы этой руки были видны две слезы, скатившиеся из глаз. — И эту женщину, такую гордую и такую счастливую, вы сегодня вечером купили за пятьдесят луидоров! — сказала она. — Вы стоите гораздо дороже, и я докажу вам это. О, не отвечайте мне — ведь вы ничего не понимаете... а кроме того… — прибавил незнакомец, склонившись в сторону от Оливы. — А кроме того? — А кроме того, сейчас мне необходимо все мое внимание. — В таком случае, я умолкаю. — Нет, как раз напротив: говорите со мной, о чем хотите. Боже мой! Рассказывайте мне о любых пустяках, это мне безразлично, лишь бы у нас с вами был вид людей, занятых разговором. — Будь по-вашему. А все-таки вы оригинальный человек. — Дайте мне руку, и мы с вами походим. И они принялись ходить между группами людей; она выгибала свою тонкую талию и делала головкой, изящной даже под капуцинкой и шейкой, гибкой даже под домино, такие движения, что все знатоки смотрели на нее с вожделением. Тут двое пеших гуляющих прошли мимо группы, в центре которой человек изящного сложения, с непринужденными, гибкими движениями, что-то говорил трем своим спутникам, а те, казалось, слушали его весьма почтительно. — Кто этот молодой человек? — спросила Олива. — какое у него прелестное жемчужно-серое домино! — Это его высочество граф д'Артуа, — отвечал незнакомец, — но теперь, Бога ради, помолчите! ЧАСТЬ ВТОРАЯ |
|
Последнее изменение этой страницы: 2016-08-28 lectmania.ru. Все права принадлежат авторам данных материалов. В случае нарушения авторского права напишите нам сюда... |