Культурные нормы взаимодействия в конфликте

Конфликтные явления занимают определенное место в культурном созна­нии, а взаимодействие в конфликтах имеет безусловные культурные основы. При обсуждении причин возникновения конфликтов уже отмечалась роль культурных факторов.

Когда человек «определяет» ситуацию как конфликтную, он начинает вес­ти себя в соответствии с этим определением по «законам» конфликта, имею­щим определенный культурный контекст. М. Мид принадлежит идея о необ­ходимости различать среди культур следующие три типа: сотрудничающие, соперничающие и индивидуалистические. Воспользуемся анализом ее рассу­ждений, выполненным М. Оссовской (Оссовская, 1987, с. 104-106). В своих рассуждениях М. Мид основывается на коллективном труде американских авторов, описавших 13 разных культур с точки зрения преобладания в них принципа сотрудничества или соперничества. Что касается причин этих культурных различий, то Мид приводит больше отрицательных, чем положи­тельных результатов: нет связи между преобладанием принципа сотрудниче­ства или соперничества, с одной стороны, и способом добывания средств к жизни (охотой, земледелием или скотоводством) — с другой; также не игра­ет роли благосостояние группы и уровень технологического развития.

Исключив влияние ряда факторов, Мид находит некоторые детерминанты в социальной структуре племени. «Культура сотрудничества» свойственна замкнутым группам, в рамках которых человек обладает определенной пози­цией и гарантированной безопасностью, а его положение не зависит от его инициативы и личных притязаний. В других же типах культур человек не чувствует себя в безопасности, пока не убедится в своем несомненном пре­восходстве. М. Оссовская подвергает критике эти рассуждения:

М. Мид ставит преобладание принципа соперничества или сотрудничества в зави­симость от ощущения безопасности, причем последнее она принимает как нечто первичное, не требующее дальнейших разъяснений. С тем же успехом можно было бы принять за первичное склонность к соперничеству... Я полагаю, что склонность

302 Часть II. Феноменология конфликтов

к определению в межчеловеческих отношениях некоего «порядка клевания» может считаться столь же первичной, как и стремление к безопасности... (там же, с. 106).

Конечно, соперничество не обязательно имеет конфликтный характер, а сотрудничество не обязательно предполагает солидарность. Несмотря на неправомерность полного отождествления соперничества и конфликтного взаимодействия (которое выступает лишь одной из форм соперничества), ра­боты Мид интересны для понимания природы конфликтных явлений благо­даря убедительной демонстрации культурной детерминированности проти­воречий в социальных (и межличностных) отношениях.

Богатейший материал для изучения культурных факторов борьбы дает И. Хёйзинга. В сущности, вся его знаменитая книга «Ното Ьийепз» посвяще­на обсуждению тезиса «Игра — это борьба, а борьба есть игра» (Хёйзинга, 1992, с. 55), объединению категорий борьбы и игры в архаической культуре. Культурный контекст определяет и характер возникающих конфликтных си­туаций, и способы выхода из них. «В чисто феодальные времена, — пишет Хёйзинга, — повсюду возникали отдельные, ограниченные конфликты, в ос­нове которых невозможно обнаружить никакого иного экономического моти­ва, кроме того, что одни завидовали богатству других. Не только богатство порождало зависть, но ничуть не меньше — и слава. Фамильная гордость, жа­жда мести, пылкая верность сторонников — вот каковы были главные побуж­дения» (с. 22).

При этом некоторые виды конфликтов приобретают ритуальный харак­тер, «скандалы из-за обладания реликвиями после всякого рода торжествен­ных церемоний, так сказать, входят в программу» (с. 53).

Сам процесс возникновения и развития конфликтов нормативно опреде­лен. П. Бурдье, французский социальный антрополог, изучавший жизнь бер­берского народа кибилов, писал, что «конфликты у кибилов в значительной степени регулировались сложной системой вызовов, оскорблений и надруга­тельств» (Карле, 1992, с. 379). При этом, по мнению Бурдье, подобные дейст­вия следует интерпретировать «не как пустые ритуалы или как способ реше­ния конфликтов, но как сигналы и символы, которые подтверждают и вы­страивают лежащий за ними порядок определенных социальных отношений».

Что же касается разрешения конфликтов, то в средневековье «любой воз­никший вопрос должен получить идеальное разрешение — стоит только по­знать должное соотношение между частным происшествием и вечными исти­нами; соотношение же это выводится, если к фактам приложить формальные правила» (Хёйзинга, 1992, с. 258-259). Этот принцип реализуется во многих сферах обыденной жизни, в том числе и в области военных действий, где «та­кие вещи, как право победителя на имущество побежденных, право захвата в плен, верность данному слову, определялись правилами игры, выработанными для проведения турниров или охоты. Желание ввести насилие в рамки права и правил исходит не столько из своего рода правового инстинкта, сколько из рыцарского понимания чести и общего стиля жизни» (там же, с. 259). Анали-

Глава 8. Конфликтное взаимодействие 303

зируя обычай кровной мести как традиционный механизм разрешения ост­рых конфликтных ситуаций у северокавказских народов, Г. У. Солдатова указывает, что его важнейшей стороной всегда являлся «комплекс обычаев примирения противников. На его основе выполнялась важнейшая функция этого обычая — примиренческая, предполагающая не насилие, а договорен­ность конфликтующих сторон» (1994, с. 140). Не только исторический, но и современный материал позволяет говорить о влиянии культурных факто­ров на практику разрешения конфликтов. Так, изучение семейных конфлик­тов, проведенное в Японии, Индии и США, выявило культурные различия в их протекании и разрешении (Кита§а1, Бггашз, 1983).

Многочисленные и убедительные примеры влияния культурных факто­ров на конфликтное поведение и разрешение конфликтов приводятся в книге Д. Мацумото (Психология и культура, 2003). Так, на поведении договарива­ющихся сторон могут сказываться различия в представлениях о справедливо­сти—несправедливости, предпочитаемые способы разрешения конфликта — в духе примирения или состязания, сотрудничества или избегания. Автор на­зывает это проблемой «несочетаемости подходов к разрешению конфликтов» (Мацумото, 2003, с. 619).

Еще один известный фактор, оказывающий несомненное влияние на под­ходы к разрешению конфликта и стратегии поведения его участников, — уро­вень индивидуализма—коллективизма, присущий сторонам конфликта как представителям определенной культуры. Представители коллективистских культур в отличие от индивидуалистических обычно более озабочены учетом интересов противостоящей стороны, что проявляется, в частности, и при ве­дении ими переговоров. Например, «в Японии человеческие взаимоотноше­ния при разрешении конфликтов считаются более важными, чем моменты практического характера» (Мацумото, 2003, с. 623). В целом есть основания квалифицировать «поведение коллективистов при разрешении конфликтов как модель сохранения гармонии, а состязательный подход, который предпо­читают индивидуалисты, как конфронтационную модель» (Мацумото, 2003, с. 620). Интересно, что культуральные различия проявляются и в том, как люди, вовлеченные в конфликт, реагируют на вмешательство или участие в его разрешении третьих лиц. Склонность обращаться к влиятельным персо­нам, готовность принимать их вмешательство и считаться с их мнением, со­гласно имеющимся данным, связана с такой особенностью культуры, как бо­лее высокие показатели дистанции по отношению к власти.

Предпринятый анализ культурных аспектов конфликтов позволяет прийти к выводам о культурной природе конфликтной феноменологии. Конфликт­ные явления занимают определенное место в культурном пространстве. Вме­сте с культурологами мы можем говорить не просто о социальной природе конфликта и его культурных факторах, но и о том, что сам процесс возникно­вения и развития конфликтов определяется нормативно, что проявляется в культурных примерах конфликтных ритуалов, различиях в возникновении конфликтов и их разрешении и др.

304 Часть II. Феноменология конфликтов